стояла на перекрёстке невского и литейного и не решалась повернуть в старую книгу, как перед встречей, долгожданной, но волнительной. так странно, ведь обычно иду туда не раздумывая. повернула. и нашла эту книгу. в тот же день ещё так получилось, что прошла совсем близко с верейской улицей. а позже, в троллейбусе, пока ехала от первой до почти конечной остановки, прочитала сразу пару глав…
георгий верейский (по словам сына, ореста верейского) оказался именно таким, каким представляла его себе и видела через рисунки. особенно те, карандашные, из последних. там много деревьев. тени, отголоски пейзажа. и даже когда много линий – кротко.
в книге много разных людей и интересных встреч. когда говоришь о других, то получается лучший рассказ о себе. обязательно прочитаю всё. но сейчас перепишу и оставлю здесь слова сына об отце.
‘в нашей семье сохранился как анекдот случай, когда, впервые увидев на фасаде нового эрмитажа статуи великих художников, я спросил, вызвав взрыв смеха: ‘а где же здесь папа?”
‘если приходилось быть свидетелем чьей-то бестактности, заносчивости, он испытывал мучительную неловкость. я хорошо помню его беспомощную улыбку, обращенную к окружающим, как бы просящую извинения за чужую вину. так же болезненно относился он к недобросовестности в искусстве, ко всякой конъюнктурщине и фальши. и я часто ловил на его лице то же выражение беспомощной неловкости, когда он смотрел на выставках на торжественные и пышные, но несостоятельные по композиции и рисунку полотна.’
‘он охотно ходатайствовал за других, но никакая сила не заставила бы его просить что-нибудь для себя. ни положение, ни почетные звания не могли его изменить.’
‘…можно было узнать его по тому, как он поминутно останавливался, поворачивался во все стороны, вглядывался в даль. искал новые мотивы на завтра.’
‘а пейзажи отца удивляли и продолжают удивлять меня простотой и естественностью пространственных решений, легкостью и лаконизмом в передаче самых тончайших нюансов состояния природы.
но эти совсем небольшие, часто созданные из нескольких точек и линий упражнения, мне кажется, сконцентрировали в себе все главные черты отцовского характера: скромность, такт, остроумие, чувство меры, острую наблюдательность и огромную художественную культуру – все то, что было свойтвенно его натуре и приобретено годами неустанного труда.’